В красном - Павел Пластинин, представитель Калининграда.

Павел Пластинин познакомился с игрой Го на Селигере-2012.

- У меня игровая концепция — окружать, — признался Павел.

- А если не получается окружать? — спросил его Мастер Го.

- Все равно окружаю! — твердо ответил Павел.

Подобно тому, как Калининград уже не является Кёнигсбергом, так и современное Го совсем не похоже на то, каким оно было во времена расцвета школ легистов. Илона изучает Го на курсе Го и Стратегии Игоря Алексеевича Гришина. Университетский курс требует неспешности и академизма. Даже правила изучаются здесь постенно и во всех нюансах. Разбор одного из таких нюансов вы можете увидеть на этом видео.

На фотографии 1935 года Кёнигсберг. Площадь императора Вильгельма и Королевский замок.

Проблема Калининградской области состоит в климатических условиях. Из-за больших приливов море рушит пляжи и променады. Море окружат нас и нам надо защищаться! Моё предложение — укреплять дюны для защиты всей прибрежной линии. Говоря языком Го, нам надо построить укрепления для чёрных камней. Защиту начинаем с границы Калининградской области.

Смотрим на картинку. Сначала — камень 6-1. Дальше прогнозирую, что море снова продолжит наступление. Можете предугадать его действия?

Как отсечь море?

Тут я вижу два варианта:
1. море идёт по пути 5-3, тогда мы ставим ограничение 5-2 и это даёт нам новый глаз, второй по счёту.
2. море наступает по 5-2, тогда мы отсекаем его на 5-3 и высушиваем ту часть, которую защитили от приливов.

А здесь, на этом ролике, я решаю задачу на соединение. Я уверена, что территориальная разделённость Калининградской области с территорией страны — проблема, которую тоже можно моделировать в технологии Стратегического Го. Мне будет интересна ваша оценка значимости этой проблемы и ваш выбор соответствующей задачи!

Оценка моего наставника.
Лекции, подобные лекции горя Гришина, надо проводить чаще, это по настоящему раскрывает умозрение и развивает интеллект. Игорь Алексеевич заряжает своей энергией и ещё больше хочется вступать в процесс игры. Хотелось бы, чтобы проводились интересные сражения — поединки между специальностями по Го. Ведь эта игра проектирует развитие не только в рамках, но и в жизни — мы учимся выстраивать стратегии.

Ковалец Анна, город Калининград.

В моем городе Калининград постоянно обрушаются пляжи из-за штормов на побережье. Если пляжи окончательно будут разрушены, тогда территория, на которой могут жить люди, станет меньше. Для того, чтобы этого не произошло, нужно укреплять дюны на береговой линии.

На этом курсе мне очень понравилось то, что можно какие-либо проблемы пробовать решать на игровой доске. Подача материала очень живая и интересная. Чувствуется рвение к индивидуальному подходу. Очень хотелось бы побывать на таком мероприятии ещё раз.

Никульченко Мария, г. Калиниград

Город Калининград — административный центр Калининградской области — образован 4 июля 1946 г.

Численность населения — 427.8 тыс. чел.

Анатолий Яковлевич Мудров:
— В первый раз я побывал в Кенигсберге в 1940 году. Давно это было. На острове, где могила Канта, было много домов, очень много мелких магазинов, лавок. Улицы узкие, шириной примерно от двух до пяти метров. От Южного вокзала, если идти по Ленинскому проспекту, до Замка располагался очень старинный район, населенный кустарями, но часто встречались и богатые дома.

— Скажите, если сравнить Кенигсберг 1940 года с Калининградом 1989 года, в какую сторону изменился город?
— В лучшую. Это ж не сравнить. Здесь, на месте Балтийского района, стояли вековые трущобы. Город стал красивее. Здесь стояли трущобы кустарей. Там повернуться негде было. Всякие мастерские лепились друг к другу. Там дышать было нечем. Это даже и сравнивать нельзя. Октябрьский район при немцах хорошо выглядел — там богачи жили, а Балтийский — это же сплошные трущобы. За последние два десятилетия город преобразился. Правда, и грязнее стал. Общая культура ниже. Но сам город стал красивее.

Ирина Васильевна Поборцева:
— Город сильно разрушен был. Развалки страшные были. Но что меня поражало, да и не только меня, а всех — это обилие зелени, цветов. Ну, море, море зелени. И знаете, эта зелень как бы сглаживала те развалины. Ведь как у немцев было: обычно особняк, а вокруг сад был. Какие чудные чугунные заборы-то были, ну, прямо воздушные, кружевные. Различные листочки, цветы переплетались. Как все красиво было! А какие развалины красивые были, памятники. Ведь все-таки очень многое осталось. Сколько много особняков цело было. Ведь все попортили. Ой, как попортили. Никому это не нужно. Муж бывал часто в городе и рассказывал, как издевались над памятниками. Чего только над ними не делали: и штыками кололи, и пинали, и точили, пилили. Варварское отношение было. Когда был объявлен сбор утильсырья, все бросились соби-рать все, что еще можно было собрать. Оградки распиливались и растаскивались. Муж рассказывал, как из университета тащили статуи известных людей, и представляете, среди них были статуи русских! Все рушили, ломали. Ох, как больно-то было смотреть на это.

Надежда Дмитриевна Макушина:
— Считаю эту землю своей родиной. Я ни разу не была в тех местах, откуда приехала. У меня там никого нет. Калининград я очень люблю, ведь фактически я его отстроила сама. Только город был чище, несмотря на развалины.

Екатерина Петровна Кожевникова:
— Зла на немцев не было. Какая-то щемящая боль была за этот народ. Вот, потерпели мы, конечно, больше всех в мире потерпели. Но чтобы вспомнить когда-то, что над нами издевались и расстреливали, сколько крови пролили — не было этого. Не было ненависти к ним. Просто чувство сожаления, что им тоже нелегко было покидать то, что было нажито, землю, где они жили. Конечно, культура их вызывает восхищение. Если даже буду сравнивать со своим Курском — никакого сравнения. Даже сейчас, даже в наше время. Русские строят топорно, по-собакевически, то есть огромно так, много территории. Здесь все сжато, культурно. И притом, здесь каждых участок земли использовался с делом. Надо не уничтожать, а поддерживать эту культуру и воспитывать на ней молодежь. Я считаю немцам надо приезжать сюда, нам — ездить туда, и нашим детям и внукам. Они трудолюбивые, чистоплотные, прекрасный народ, ничего не скажешь. То, что бесноватые фюреры рождаются — они в любом народе могут родиться, не только у немцев. Я не хочу перечеркивать все, как перечеркивают многие люди сейчас. У нас было много темных пятен в истории, но было и хорошее. Пусть мы жили небогато, но мы считали, что мы жили хорошо, мы жили не напрасно. Умели веселиться, умели и работать, причем работать с полной выкладкой.

Анна Алексеевна Бойко:
— Первое время отношение к этой новой территории было как к чужой земле. Но человек ко всему привыкает. Мы построили здесь одинаковые дома в отличие от непохожих друг на друга немецких зданий. Принесли сюда свою культуру, полностью уничтожив культуру истинных хозяев. И зажили своей советской жизнью. Трудно сейчас говорить о допущенных ошибках. Время было иное, отношение ко всему совершенно иное. Конечно, очень жаль Королевский замок, все то, что мы необдуманно разрушали. Но в то время нам казалось, что мы делаем все правильно. Но в любом случае, что толку говорить сейчас о допущенных ошибках? Надо постараться спасти сейчас то, что еще в наших силах. Тем более, что прожив в Калининградской области всю жизнь, я не могу иначе относиться к ней, как к своей родине. Эта земля вправе обижаться на нас, но мне кажется, что мы стали ей, несмотря ни на что, дороги. Так что для многих из нас Калининград стал своеобразным магнитом. Имя которому – родная земля.

Анна Ивановна Рыжова:
— Советский принцип: к новому через уничтожение старого, но уже с примесью национализма. Осуждать нельзя: война только что кончилась. Калининград — город советский, со всеми плюсами и минусами. Город, неумело построенный на руинах некогда царственного града, не сохранивший ни его величия, ни своеобразия его. Город никакой культуры. Но призрак Кенигсберга витает над городом. Он-то и не дает людям покоя.

Иван Егорович Дынин:
— Сделано очень много. Сделано все правильно. Восстановили города. Построили в Калининграде эстакадный мост. Полгорода вновь выстроили. К тому же много лет колебались, даже Хрущев, строительства по-существу не было. Думали, что обратно будем область отдавать. У немцев за многие столетия столько не сделано, что сделано сейчас в Калининграде. А в Краснознаменске! Построили больницу, райком, райисполком, новые кварталы, дома двухэтажные. Краснознаменск стал на город похож. Много усилий и труда вложено. Сейчас мы считаем эту область родным краем.

Александра Ивановна Митрофанова:
Первый раз на родину, во Владимирскую область, через восемь лет поехали. Потом еще четыре года прожили, поехали. И вот я три года назад ездила. Не хочу больше туда ехать. Все равно, вот два-три дня я там гощу, и домой тянет. Домой хочу. Мне говорят: «Куда — домой? Где твой дом? Здесь твоя родина!». — «Нет, — говорю, — теперь моя родина там». А сейчас мужа здесь схоронила, теперь я отсюда никуда. Дети все здесь.

— А у вас не было такого ощущения, что вы на чужой земле живете?
— Нет. А что мне было терять? Муж — со мной, дети — со мной.

— А вы не боялись, что что-нибудь изменится и сюда немцы вернутся?
— А вот же знаете, не помню в каком году, кажется, в пятьдесят третьем, была заварушка. Мы уехали обратно на родину, пожили там пять месяцев и обратно вернулись.

— А что за заварушка была?
— Не знаю, разговор был такой, что война, война, война. Такой вот страх был.

— Это после смерти Сталина?
— Да, вот Сталин умер и началось. А потом пожили, и я говорю: «Пусть летят пули, пусть гром гремит, но я обратно вернусь». И как сюда опять прие-хали, купили телочку, вырастили корову и обратно здесь зажили. А теперь дай мне там золотые горы — меня уже приглашал брат: «Приезжай, мы тебе всё оставили». — «Ни-чего мне не надо, и отсюда я не поеду. У меня здесь свой дом». — «А вот немцы прие-дут и дом отберут?». — «Пускай приезжают, я работать буду, никто меня не выгонит». Я вон сыну говорю, что, мол, немцы сюда вернутся, а он говорит: «Мне все равно, здесь моя родина». Он уже здесь родился.

— Значит вы уже окончательно устроились на этой земле?
— Я даже думать не хочу на родину ехать. Нет. Ни за какие деньги. Там, пускай, мне скажут: дадим дом, квартиру с удобствами — не перееду. Не хочу.

— А что Вы думаете о переименовании Калининграда?
— А мне все равно, какое будет название: Кенигсберг так Кенигсберг, Калининград так Калининград. Мне уже 71-й год. Жить-то осталось…

А вот это интервью записано в Галерее И. Егор Жилевнёв рассказывает о Го, племени пруссов и городе Калининграде.

Завод «Шихау»

К числу самых крупных промышленных предприятий Восточной Пруссии относился судостроительный завод акционерного общества «Шихау», до войны на нем было занято около десяти тысяч рабочих. Завод был включен в перечень особо важных объектов военной промышленности страны и подлежал первоочередному восстановлению. Практически всякие упоминания об этом режимном предприятии исчезли из открытой печати, а само оно стало называться «заводом № 820». Сегодняшним калининградцам завод больше известен под названием «Янтарь».

Как известно, при отступлении немцы старались уничтожить все важные промышленные предприятия, в особенности военные. Между тем завод «Шихау» разрушен не был. Версии выдвигались самые различные. Так, Николай Петрович Мухин, поступивший на 820-й завод в 1946 году, дает такое объяснение:
— Когда мы приехали на завод, он был весь целый. Мне рассказывали, что немцы, отступая, не успели его взорвать. Я слышал, что у немцев на заводе работал инженер русского происхождения по фамилии Зайцев, что его отец был германским подданным, но выходцем из России. Так этот инженер, получив от немцев приказ взорвать завод, не сделал этого, показал нашим военным, где заложена взрывчатка, и завод быстро разминировали. Потом Зайцев остался в Калининграде, принял советское гражданство и работал на «Янтаре». Знал хорошо и немецкий, и русский языки. Я с ним сам ездил, когда выселяли немцев, он помогал им уезжать. Но вскоре его убили, убийцу не нашли. Убили уже после выселения немцев.

О загадочном Зайцеве нам рассказывали и другие. Иное свидетельство дает Сергей Владимирович Даниель-Бек (его маму как инженера-металлурга пригласили на судостроительный завод в 1946 году):
— Когда мы переселились в поселок Суворово, нашим соседом по квартире был Михаил Михайлович Зайцев. По его рассказам, он был русским офицером в годы Первой мировой войны, попал в плен к немцам, был интернирован в Польше. Поехал в Данциг, принял немецкое подданство, работал в лесоторговой фирме, которая торговала с Россией. Когда поляки стали выселять с освобожденных земель немцев, он как гражданин Германии должен был уехать. Тогда Зайцев с группой данцигских рабочих переехал сюда на временную работу. Среди них он был кем-то вроде предводителя. Я знаю, что он упорно добивался советского подданства, но ему все время отказывали. С завода его уволили, из квартиры он переехал к своим знакомым. Потом прошел слух о его самоубийстве или убийстве.

Несмотря на хорошую в целом сохранность, некоторые производственные участки судостроительного завода, складские помещения были разрушены.

Важной проблемой стало освоение заводского оборудования.

— Все немецкое оборудование осталось: токарные, фрезерные, сверлильные и прочие станки, — вспоминает Михаил Иванович Иванов. — Во время ремонтно-восстановительных работ нам очень помогла немецкая кузница, она и сейчас работает после некоторой переделки прессов.

Кстати, на участке, где Михаил Иванович был мастером, работали около ста немецких военнопленных. На заводе трудились и гражданские специалисты из числа местных жителей, которые помогали запускать производство.

Тимофей Сергеевич Даниленко на 820-м заводе работал автомехаником, он вспоминает:
— Имелись трофейные дизельные автомашины — немецкие, бельгийские, итальянские и другие. Почти все они были исправные. Когда машина ломалась, мы ездили к поселку, который сейчас называется Пятидорожный. Там в поле было огромное количество немецких и прочих разбитых машин, мы из них брали запасные части. Мои товарищи по работе говорили, что раньше, в сорок пятом и в начале сорок шестого года, в полях стояли такие машины, что наши заводские водители садились в них, включали зажигание и ехали.

Условия труда на заводе были не из легких. Рабочий день часто растягивался до 10-12 часов, регулярно проводились сверхурочные работы. Тимофей Сергеевич продолжает:
— Работали мы на заводе, не жалея себя. Отчаянные были. Во мне еще фронтовой жар не остыл, так что мог я для общего дела рискнуть. Моя фотография постоянно висела на заводской Доске почета, рядом висели фотографии тех, кто работал по сдельной системе оплаты труда. Ими двигало желание заработать. А я? Почему я все время спешил? Ведь я был почасовиком! Ведь я мог бы и не торопиться! Но постоянно ощущал в своей душе чувство долга. Случалось, работал по вечерам, без всяких нарядов, если вдруг машина была неисправна. Так вот, моя первая, ныне покойная, жена как-то сказала мне, что половину своего рабочего стажа (тридцать восемь лет) я работал бесплатно. Но я ушел на пенсию с чувством исполненного долга.

Начиная с 1948-1949 годов бывший «Шихау», теперь «Янтарь», стал выполнять правительственные задания по ремонту, а потом и строительству боевых кораблей.

Бумажное производство
Приоритетным направлением восстановления промышленности было и целлюлозно-бумажное производство. Алексей Николаевич Соловьев, еще будучи студентом, проходил практику на ЦБЗ в Тильзите в 1946 году.

— Комбинат был разрушен, но нас все равно, даже в условиях разрухи, поражала культура производства, которая отличалась от нашей. Немцев на заводе не было. Но вот добротность сооружений, продуманность всего — это впечатляло… После окончания института меня определили работать в сушильный цех на Калининградский ЦБК-1. Назначили зам. начальника цеха. Тогда специалистов по пальцам можно было пересчитать. Первое время — стажером. Никакой документации немецкой у нас не было, сами доходили до всего. Да и ничего сложного для меня не было. Известная технология. Были несчастные случаи. На моих глазах женщину сбросило в бак. Зацепило за косынку неогражденным валом, задушило и сбросило. Я попросился перевести меня в варочный цех. Начальником цеха был Барыгин. Он сказал: «Пойдешь ра-ботать варщиком?» Я согласился. Дело знакомое, несчастных случаев нет, загазованность меньше. Месяца через два стали назначать меня мастером смены. Я сначала отказывался, невыгодно мне. Варщик получает три тысячи рублей в месяц, а мастер в три раза меньше. Но они настаивали: «Государство тебя учит, деньги на тебя потратило». Заставили. Потом стал старшим мастером, фактически замещал начальника цеха. Бы-вало, в варочном цехе авария — работали в противогазах, резина к лицу липнет. Или в мороз — ключ к гайке примерзает, но не помню случая, чтобы кто-то отказался работать или требовал дополнительной оплаты. Все понимали, что только своим трудом можно все сделать.

Отсутствие должных навыков, разного рода «усовершенствования» делали производственный процесс не только сложным, но и опасным для жизни. Продолжает свой рассказ Алексей Николаевич:
— Технология опасная. Котел огромный, метров шестнадцать высотой, по ширине — метров девять, а в нем агрессивная среда, кислота, да еще при температуре 150 градусов, давление шесть-восемь атмосфер. Если на металл попадет — сразу разъедает. После каждой варки спускаешься в котел, проверяешь защитное покрытие внутри, а он еще не остыл, духота, горячо. Еще у немцев болты были кислотоупорные, а у нас ставили обычные. Объем производства увеличивали за счет повышения эффективности технологии: температуру увеличивали, скорость варки. Когда я пришел, продукт варили — до ста часов доходило, потом сократили до пятнадцати.

― ЦБК-2 был уже восстановлен к моему приезду в сорок седьмом году, но работал на госдотации, зарплату выдавали авансом. Оборудование стояло старое, немецкое, поэтому часто случались поломки и нас нередко среди ночи вызывали на их устранение. Жили ведь рядом. Да и люди работали на совесть. Выпускали целлюлозу, первое время материал для ее изготовления поставляли из Германии (в счет репараций), не очень хорошего качества. Часто в качестве тягловой силы использовали лошадей. При заводе был конный парк. Машин первоначально ведь было мало: одна-две вагонетки, да и те тянули лошади, — рассказал Михаил Эдгарович Гроссет.

Вагонзавод
Вагоностроительный завод фирмы «Штайнфурт» с числом работающих свыше трех тысяч человек до войны выпускал 8-10 товарных вагонов в сутки. Во время бомбардировок и боев производство было выведено из строя, все заводские коммуникации полностью разрушены. Завод не обеспечивался электроэнергией, водой, паром. Катастрофически не хватало транспортных средств: не только автомашин, мотовозов, но и лошадей. Не работали транспортеры, мостовые краны и другое подъемное оборудование. «Завод был весь разрушен. Все казалось, что его недавно бомбили, еще и дым держался, как на пепелище», — таким увидела вагоностроительный Нина Моисеевна Вавилова в мае 1946 года. Между тем завод уже начинал жить. В апреле того же года была выпущена первая продукция — пять думпкаров — саморазгружающихся железнодорожных вагонов, а к концу года производились уже один-два вагона в день.

С вагонзаводом оказалась связанной жизнь нескольких наших собеседников. Мы расскажем о судьбе женщины, чье высказывание только что процитировали.

Нина Моисеевна родилась в 1912 году на Украине, выросла в Сибири, перед войной с семьей переехала в Ленинград. Здесь во время блокады похоронила своих детей, муж погиб на фронте. Оставшись одна, завербовалась в Кенигсберг. Ее направили рабочей на вагонзавод. Вот отрывок ее простой, невыдуманной исто-рии:

— Вообще я много работала. В кузнечном цехе изучила все станки, на всех могла работать, все работы знала. Там самое главное — руки береги: под машину затянет — глазом не успеешь моргнуть. У нас вот одной женщине всю руку сжевало, отняли потом по локоть. Работала я по горяче-вредной сетке. Два раза горела — ни бровей, ни ресниц не осталось, кожа обгорела. Такие условия были, но льготы имелись: молоко давали, газировка в цехе всегда была. Так я пятнадцать лет и прорабо-тала, а потом вышла на пенсию. Вишь, пока работала, и льготы были, и помнили, с Доски почета фотографию не снимали, грамот много было, знаки вручали. А на пенсию вышла — всего-то шестьдесят два рубля и получила. Вычеты как наделали, так от льгот моих и не осталось ничего. И из очереди на квартиру вычеркнули, я на улучшение стояла. Подумали, что я померла уже. Ну, да Бог с ними. Целую жизнь проработала в таких условиях, а зачем? Ведь никуда не ходила, минуточки свободной не было — только работа, да работа. Восемь-девять часов на заводе. Прибежишь вечером домой, перехватишь чего-нибудь, даже греть некогда было — и опять бежать, опять на работу: дорогу строить. За вагонзаводом был закреплен участок. Вот придешь домой — уже поздно совсем, утром опять рано на работу. А ведь еще воскресники были… Так и жи-ли.